В стране вечных каникул. Мой брат играет на кларне - Страница 57


К оглавлению

57

– Свяжи платок моей бабушке!

Его подпевалы загоготали. А я ответила:

– Зачем платок бабушке? Лучше рукавицы для рыбаков!

Ты, Коля, знаешь наш уральский мороз – сухой, обжигающий. А тут воздух влажный, тяжелый от сырости. И холод не обжигает, а как бы заползает внутрь, и носишь его в себе. Так что рукавицы, я думаю, пригодятся!

Оля

Коля пишет не Оле

Школа № 3. Шестой класс «В».

Владимиру Артамонову (лично).


Берегись, Артамонов! Пишет тебе верный Олин защитник. Хоть нахожусь я далеко, на Урале, но слежу за каждым твоим шагом. Знай это и трепещи мелкой дрожью!

Ты считаешься лучшим вратарем в школе, потому что остальные вратари еще хуже тебя. Но знай, что если ты хоть один раз назовешь свою соседку по парте Вороной, я сделаю такой удар по твоим «воротам», что будет уже верный гол!

С этого самого дня, с этого самого часа, с этой самой минуты ты, Артамонов, должен умолять Олю Воронец, чтобы она никогда не покидала твоей парты. И чтобы никогда не пересаживалась ближе к доске, где, как мне стало известно, тоже есть одно свободное место. И чтобы не вязала платок для твоей бабушки, а вязала рукавицы для рыбаков!

Никто и никогда не должен знать об этом письме. Разорви его немедленно. Или лучше сожги. Но сначала выучи наизусть! А если узнает о нем Оля Воронец, я буду мстить тебе вечно!

Берегись, Артамонов! Я слежу за тобой!

Коля пишет Оле

Здравствуй, Оля!

Ты в последнем письме сперва пообещала рассказать о своей второй просьбе, а потом забыла.

Коля

Оля пишет Коле

Дорогой Коля!

Я ничего не забыла. А просто решила еще немного подумать…

Не торопи меня. Ладно?

Оля

Коля пишет Оле

Я тебя, Оля, вовсе не тороплю. Просто мне жалко, что ты не пишешь об этой просьбе. Я бы прямо тут же стал ее выполнять!

И твоей Белке не терпится. Вчера она подошла ко мне на перемене и спрашивает: «Неужели Оля не поручала тебе еще кого-нибудь переселить в новую квартиру?» – «Нет, не поручала…» – ответил я. «Давай тогда сами кого-нибудь переселим! Это потрясающе интересно!..»

Ты, Оля, пишешь, что мои письма немного похожи на повесть с продолжением. Мне это было приятно прочитать… Я сейчас раскрою тебе один свой секрет (издалека, на бумаге, как-то легче раскрывать секреты, чем вслух). Я раньше и правда мечтал сочинять. И даже не просто мечтал…

Однажды прихожу домой – и вижу: Нелька сидит за столом и громко читает один мой рассказ, еще не совсем законченный. Читает и над каждым словом посмеивается. Отец с Еленой Станиславовной тоже еле заметно улыбались, а как меня увидели, сразу проглотили свои улыбки. Чем-то мой рассказ их смешил, хотя он был очень грустным по содержанию.

Я вырвал у Нельки свою тетрадь… А Елена Станиславовна очень медленно произнесла:

– Разве Коля не разрешил тебе… это читать?

– Нет… Я сама, – промямлила Нелька. – А что тут особенного? Он же слушает, когда я играю на пианино. И никакого разрешения не спрашивает!

– Это разные вещи, – медленно продолжала Елена Станиславовна. – Ты поступила нечестно. И должна попросить у Коли прощения.

– Я? У него?! Никогда в жизни! – закричала Нелька. И побежала рыдать в соседнюю комнату.

– Тогда я вынуждена это сделать за свою дочь, – сказала Елена Станиславовна.

Она так сказала, но я чувствовал по ее тону, что не имею никакого права прощать или не прощать ее. И поэтому я ничего не ответил, а вместе с тетрадкой убежал во двор и долго сидел там возле своего любимого холмика. Мне очень хотелось доказать им всем, что вовсе не обязательно смеяться над моими грустными рассказами. И я послал тетрадку в редакцию.

Ответ был очень коротеньким. Там писали, что название рассказа «очень многообещающее», но сам рассказ «разочаровывает, потому что сюжет его выдуман, а не взят из жизни».

Тогда я стал сочинять стихи. И их мне тоже возвращали.

Мне казалось, что все дома потихоньку торжествуют. И когда начинали хвалить Нельку за ее способности и трудолюбие, мне всегда чудилось, что чего-то не договаривают, но очень хотели бы мне сказать: «А у тебя никаких способностей нет».

И я так сильно захотел доказать им, что они неправы… Так сильно, что даже, помнишь, украл чужое стихотворение и хотел выдать его за свое. Я никогда не забуду тот родительский день и твое лицо, когда ты рвала на клочки чужое стихотворение.

А если тебе кажется, что письма мои хоть немножко похожи на рассказы или там на повесть, то большое спасибо. Это случайно, само собой получается… Наверно, потому, что в них сюжеты не выдуманы, как было в той моей тетрадке, а «взяты из жизни»?

Я теперь нарочно буду писать письма как рассказы. Со всякими подробностями. Пусть у меня будет хоть один настоящий читатель!

Неужели Артамонов продолжает выживать тебя со своей парты? И издеваться над твоей мастерской?

Коля

Оля пишет Коле

Дорогой Коля!

Выполнить эту просьбу будет труднее, чем первую. А может, и легче. Но по крайней мере она будет тайной! О ней не напишешь в стенгазете и не объявишь по школьному радио.

Я расскажу тебе о человеке, который там, на Урале, скучает обо мне сильнее всех. Другие, я думаю, скоро меня забудут, а Тимофей – нет… Я знаю это. Его фамилии нет в классном журнале: он учится и живет далеко от нашей школы, на другом краю города.

Впрочем, Тимофея можно вполне называть Тимошкой, потому что ему нет пока еще и девяти лет. Как раз зимою исполнится: двадцать девятого декабря… Но лучше все-таки говори ему «Тимофей». Я первая стала так называть его, и ему это очень нравится.

57